так уже выше всех вокруг, досадно думаю я, а все равно хочет еще больше казаться.
Оставшийся день и половину ночи корплю над заготовками для документа. Устав выйдет пухленьким. И Кулаку точно не понравится пункт 1.4.4.1.2.
И пункт 2.1.2.3.
И это я еще до третьего раздела не добралась.
Нужно обезопасить город по полной. Даже если негодяй и начнет стройку, его ожидает десяток сдерживающих факторов. Сдерживающих от тотальной безнаказанности.
К полудню корректирую написанное — унесло меня немного ночью и законы, блин, новые плодятся котятами — и фигачу консультантам мое электронное письмецо.
Пусть отправляют мне свои доработки, и при личной встрече соединим их.
Через пару часов читаю комментарии Кулака прямо в моем документе.
И расплываюсь в широкой, счастливой улыбке.
Как я и догадывалась, он ничегошеньки не понимает в таких делах. У него просто тямки не хватает.
Да я его вокруг пальца обведу!
И никакие консультанты бесу не помогут.
Когда в преддверии сумерек над городом нависают тучи, заворачиваю на парковку позади Гостиницы. В моей крошке точно пылится еще одна косметичка: там почти все просрочено, но у нищенки, вроде меня в данный момент, выбор невелик.
У Ниссана, под гущей зарослей, меня поджидает Кулак, засунув ладони в передние карманы.
Как приготовившийся к боданью бык поджидает.
Неподвижно наблюдает за моим приближением.
Прислонившись к передней дверце моей крошки.
Будто он тут хозяин положения. И все вокруг ему принадлежит. Даже тачка моя. И полопавшийся асфальт, по которому я вышагиваю уже медленее. И даже тучи, омрачающие небо.
Некоронованный столичный король, дамы и господа. Вчера с пушкой бегал, а сегодня — мегаполис под подошвой.
От раздражения и несправедливости едва не потряхивает, но с педалью тормоза у меня внутри всегда все было нормально.
Нажимаю ее, останавливаясь возле мощной фигуры. И довольно миролюбиво обращаюсь:
— Вечер добрый, господин Кулаков. Первую часть устава сегодня уже отправила. Чем обязана?
Дождь назревает нешуточный. В воздухе властвует будоражащий свежестью флер озона.
Словно на горной вершине с Кулаком стоим. А не на пыльной парковке, посреди остывающего железа автомобилей.
Кулак отталкивается от дверцы моего Ниссана.
И равняется со мной — на две головы выше, так что «равняется» он с кем-то, вроде меня, только условно.
Он удерживает мой взгляд на себе, будто якорь мне на глазное дно забросил. Я стойко выдерживаю многотонный напор внимания, хотя правая нога начинает подергиваться.
Кулак молчит так красноречиво, что лицо у меня все-таки вздрагивает.
Запугать меня решил, значит.
По старой, протоптанной дорожке. Бандюган — он и есть бандюган.
В какие Роллс-Ройсы его не посади.
Но он не улыбается моему смятению. Не выражает довольства от того, что неуверенно сжимаю и кусаю губы. Не наслаждается, как лямка моей сумки трещит под нервным движением ладони.
— Это закончится плохо для тебя, Чернышевская, — грудным голосом он толкает слова в пространстве между нами, словно они перекатывающиеся по склону валуны. — Ты вообще не понимаешь, что ты творишь.
Первая дождевая капля падает на лицо.
Я, собрав все разозленные и путанные мысли в одну кучу, сознательно придвигаюсь к Кулаку ближе.
Грохочет пульс в ушах, перегруженными вагонами по расшатанным рельсам.
Голову приходится удерживать запрокинутой.
— Я все понимаю. Все вижу. И сделаю все, что нужно. И нет таких угроз, чтобы остановили меня. Заруби себе на носу, — срываюсь и пропади оно все пропадом!
Он первый грубить начал. Поджидает меня тут, как гопник в подворотне. Тоже мне, хозяин столицы!
Он напрочь игнорирует заливающий нас дождь.
— Я выиграю, а ты проиграешь, — Кулак выталкивает из себя слова хрипами.
Он будто бы лопнет сейчас от того, что сдерживает себя.
— И как только я заполучу спорткомплекс, где хочу. И как только заполучу весь поселок, я…
Кулак блуждает по моему мокрому лицу взглядом, словно потерялся и не решается остановиться на чем-то одном.
А затем резко наклоняется и растянуто выговаривает, и каждое многотонное слово ему тащить приходится:
— Как только я выиграю, а ты проиграешь, я нагну и поимею тебя напоследок, Алиса, если захочу.
— Я выиграю, а ты проиграешь, — задушено откликаюсь в тот же миг. Вдохами захлебываюсь, на выдохах тону. — И как только я выставлю тебя из этого города, как захочу…
Голос рвется и искрится от злости, но мне плевать.
— … я, может, побуду достаточно щедрой, чтобы дать тебе прикоснуться ко мне напоследок, Кулаков. Один раз. Как благотворительный жест! И может быть…
— … я даже дам тебе отлизать мне напоследок, — разозленно заканчиваю я.
Мой подрагивающий голос не такой уверенный, как слова.
Но грудина у Кулака разрывается от бешеного хода легких. Я не могу за ней наблюдать, мне нужно свою сдерживать.
Думает, он тут мне похабности будет говорить! Что я испугаюсь, как ребёнок? Нагнет он меня и «поимеет»! Да я… Да я! Я тоже так могу!
И когда он подается вперед и наклоняется совсем впритык — я вдруг знаю, что бес собирается сделать.
Я знаю это, как руки знают как двигаться, и глаза знают как моргать, и сердце знает как биться.
И я не могу позволить Кулаку сделать это на своих условиях.
Не дам ему власти сделать это, как он хочет.
Не дам!
Хотя бы это!
Я хватаюсь пальцами за мокрую ткань его майки, и он ошеломленно смотрит на мою руку — впрочем, я сама в шоке наблюдаю за собственными движениями.
И целую его первой. До того, как поцелует он меня.
Кулак отмирает лишь через мгновение. Мои ладони тянут и тянут на себя тонкую ткань.
С возгласом я тут же отстраняюсь, стараясь надышаться.
Забрасаться воздухом для сковывающих ребра переживаний страха и воодушевления.
Заливающий нас ливень усиливается, от раскаленного асфальта едва ли пар не поднимается.
Одновременно снова глядим на мою хватку у него на грудине.
Кулак затягивается кислородом через ноздри.
Мои бледные пальцы на фоне его темной майки вызывают у него такой взгляд, словно портал в другую вселенную открылся.
И мое восклицание тонет в пекле его
